Потом посмотрел на часы, снял часы, положил на стул, снял с себя всё до белья. Неожиданно очень белое оказалось бельё, чистый и ухоженный толстый ребёнок, он сидел в майке и трусиках на краю тахты, снимал носки, вытер носками ступни. Снял очки наконец. Лёг рядом с ней на чистую, белую постель, сделал своё дело, потом они поговорили, и он стал прощаться, опять твердил: как ты думаешь, будет он завлабом? На пороге, уже одетый, заболтался, вернулся, сел к торту и съел с ножа опять большой кусок.
Она даже не пошла его провожать,а он, кажется, даже этого не заметил, приветливо и по-доброму чмокнул её в лоб, подхватил свой портфель, пересчитал деньги на пороге, ахнул, попросил разменять трёшку, ответа не получил и пошёл себе со своим толстым животом, детским разумом и запахом чистого, ухоженного чужого тела, совершенно даже не подумав, что тут ему дан от ворот поворот на веки вечные, что проиграл, прошляпил, ничего ему больше тут не выгорит. Он этого не понял, ссыпался вниз на лифте вместе со своей мелочью, трёшками и носовым платком.
По счастью, они работали не вместе, а в разных корпусах, она на следующий день не пошла в их общую столовую, а проторчала за своим столом весь обеденный перерыв. Вечером предстояла встреча с матерью, вечером начиналась опять та, настоящая жизнь, и неожиданно для себя эта женщина вдруг заявила своей сослуживице: "Ну как, ты нашла уже себе хахаля?"- "Нет", - ответила эта сослуживица стеснённо, поскольку её недавно бросил муж и она переживала свой позор в одиночку, никого из подруг не пускала в опустевшую квартиру и никого ни о чём не уведомляла. "Нет, а ты?"- спросила сослуживица. "Я - да",- ответила она со слезами счастья и вдруг поняла, что попалась бесповоротно, на веки вечные, что будет теперь её трясти, ломать, что она будет торчать у телефонов-автоматов, не зная, куда звонить, жене или матери или на службу: у её суженого был ненормированный рабочий день, так что его свободно могло не быть ни там, ни здесь. Вот что её ожидало, и её ожидал ещё позор, как то лицо, которое всё бесплодно звонит ему по телефону всё одним и тем же голосом в добавление к тем голосам, которые уже до того бесплодно звонили этому ускользающему человеку, наверное, предмету любви многих женщин, испуганно бегающему ото всех и, наверное, всех спрашивающему всё одно и то же всё в тех же ситуациях: будет ли он завлабом?
Всё было понятно в его случае, суженый был прозрачен, глуп, не тонок, а её впереди ждала тёмная судьба, а на глазах стояли слёзы счастья.