Джон О'ФАРРЕЛЛ
ЛУЧШЕ ДЛЯ МУЖЧИНЫ НЕТ
Глава вторая. Бери от жизни все.
Мы все через это прошли. У всех были маленькие секреты от наших партнеров. Все мы старались не говорить о какой-нибудь неприятной подробности или мягко обходили скользкую тему. Все мы тайно снимали комнаты на другом конце города, где могли укрыться на половину недели от утомительной скуки сидения с собственными детьми. О… в последнем случае речь только обо мне.
Разные браки складываются по-разному. Адольф Гитлер женился на Еве Браун, они провели один день в бомбоубежище, а потом покончили с собой. Ладно - если они решили, что так для них лучше, не нам их судить. Каждая супружеская пара уживается по-своему: супругов связывают странные ритуалы и причудливые привычки. Часто привычки разрастаются до такой степени, что перестают вписываться в рациональное поведение. Например, родители Катерины каждый вечер вместе выходят в сад и ищут мокриц, которых потом ритуально давят пестиком в ступке и останками опрыскивают розы. Они считают свое поведение абсолютно нормальным. "Я нашла еще одну, Кеннет". "Постой, дорогая, у тебя тут затесалась многоножка, мы же не хотим давить тебя, маленькая".
Как-то раз мы с Катериной проводили отпуск с еще одной супружеской парой, и в последнюю ночь услышали через стену, как они беззаботно треплются о нас. Мол, никогда бы не вступили в брак с такими странными людьми, как я и Катерина. По их мнению, отношения между нами - весьма необычные. Чуть позже послышался приглушенный голос жены: "Ты ложишься спать или как, а то у меня сиськи от пленки вспотели". А муж ответил: "Сейчас, подожди. На моем костюме для подводного плавания молнию заклинило". Если заглянуть внутрь, каждый брак таит причудливое.
Существуют, конечно, отношения, когда люди не прибегают к хитрым способам их консервации. Такие, как правило, долго не длятся. Мои родители расстались, когда мне было пять лет, и, помню, я тогда мысленно спрашивал их: "Разве вы не можете хотя бы делать вид, что женаты?" Испытав на себе суровую и изощренную дипломатию родителей во время развода, я дал себе слово, что родители моих детей всегда будут вместе. Именно осознание важности нашего брака заставляло меня то и дело отдыхать от него. Нервозность, которую внесли в нашу жизнь дети, спровоцировала мелочную враждебность, и я испугался. Согласен, я нашел единоличное решение нашей совместной проблеме, не обговорив его с Катериной. Но не мог же я признаться в том, что мне хочется отдохнуть от детей. Люди, стремящиеся в президенты, не хвастаются этим в своих предвыборных речах. "Знаете, иногда люблю побродить по берегу в одиночестве, потому что это напоминает мне о чуде Божьего творения и о скоротечности бытия. Но в первую очередь, это дает мне возможность избавиться ненадолго от моих чертовых детей". Я любил Катерину, я любил Милли и Альфи, но иногда чувствовал, что они сводят меня с ума. Разве не лучше было уйти, чем ждать, пока все не взорвется к чертям собачьи, и дети останутся без отца семь дней в неделю?
Поэтому я не чувствовал себя виноватым. Я все равно бы набрал Катерине ванну и добавил в нее пены, даже если бы вкалывал все эти дни без продыху. Я принес ей бутылку вина и журнал "Хелло!", который, как я опасался, она давно уже читала без иронии. Налил нам по бокалу, и она притянула меня, чтобы поцеловать в губы. Пришлось уступить.
- А что делают дети?
- Милли смотрит по видео "Почтальон Пат"; ту серию, где он отправляется через Гриндейл пострелять. Альфи привязан к креслу и смотрит на Милли.
- Ну, раз телевизор работает, то ладно. Нельзя же оставлять их без присмотра.
- Никогда не догадаешься, что я сегодня видел: как Хьюго Гаррисон заходит в публичный дом.
- Правда? А ты где был?
- Ясен перец, как раз спускался по лестнице, застегивая ширинку.
- Он ведь женат? Помнишь, мы знакомились с его женой? Интересно, он ей скажет?
- Конечно, нет. "Хорошо прошел день на работе, милый?" "Очень хорошо, спасибо. Днем отлучился и заглянул к шлюшке". "Ну и отлично, милый. Ужин почти готов".
- Бедняжка. А вдруг она узнает?
- Честно говоря, я немного разозлился. Шел к нему, чтобы узнать, что он думает о моей музыке, а он удрал перепихнуться с проституткой.
- Так ты не узнал, понравилось ему или нет?
- Тебе интересно?
- Это ведь твоя музыка.
- Ну да, он позвонил мне на мобильник. Сказал, что здорово.
- Не знаю, когда ты успеваешь. Опять пришлось работать до четырех утра?
- Нет, не так долго.
- Не понимаю, почему тебе не трудиться нормальный рабочий день и не сказать им, чтобы они подождали чуть дольше.
- Потому что тогда они найдут кого-нибудь другого, у нас не будет денег, и мне придется ухаживать за детьми, пока ты будешь вкалывать проституткой для таких, как Хьюго Гаррисон.
- Невыносимая мысль. Ты ухаживаешь за детьми…
Мы рассмеялись, и я поцеловал ее. Мне нравились наши встречи после двухдневной разлуки. Самые счастливые часы.
У Катерины гладкая, очень белая кожей, маленький острый носик и большие карие глаза, с которыми я изо всех сил старался встретиться взглядом, пока она сидела в ванне. Она всегда возражает, когда я называю ее красивой, - вбила себе в голову вздорную мысль, будто у нее слишком короткие пальцы. Иногда я заставал ее в свитере, полностью закрывающем кисти рук. Она надевала его потому, что считала, будто все на нее смотрят и думают: "Вы только посмотрите на эту женщину, она была бы хорошенькой, если бы не эти ужасные пальцы-обрубки". У нее длинные темные волосы, и хотя прическа никогда не отличалась особой изысканностью, Катерина упорно стриглась у одного и того же парикмахера, даже после того, как его заведение переехало на пятнадцать миль от нашего дома. Она не желала рисковать, доверяя свою голову незнакомому человеку. Хорошо, что парикмахер не эмигрировал в Парагвай, иначе нам пришлось бы каждые восемь недель искать деньги на авиабилет.
Сейчас мне больше всего хотелось прыгнуть к ней в ванну и заняться грубым пенистым сексом, но я не стал этого предлагать - не хотел, чтобы чудесное мгновение испортил резкий отказ. Более того, я знал, что в доме нет презервативов, а перспектива заиметь третьего ребенка меня совершенно не грела. Я и для первых двух не самый идеальный отец.
В первый раз мы занимались любовью вот в такой же пенистой ванне. На нашем первом свидании Катерина сказала, что знает чудесное местечко, где можно выпить, и отвезла меня в роскошный отель в Брайтоне, где заказала номер. По пути ее остановил полицейский за превышение скорости. Катерина опустила окно, полицейский медленно подошел и спросил:
- Вы сознаете, что ехали со скоростью пятьдесят три мили, хотя здесь разрешено только сорок?
С ухмылкой превосходства он ждал, как она будет оправдываться.
- Pardonnez-moi; je ne parle pas l'anglais donc je ne comprends pas ce que vous dоtes…<Извините; я не говорю по-английски, поэтому не понимаю, что вы говорите… (фр.)> - ответила Катерина.
Полицейский выглядел совершенно обескураженным. А если учесть, что Катерина провалила экзамен по французскому, она почти меня убедила. Тогда полицейский решил, что английский язык станет понятнее, если говорить на нем громко и чудовищно коверкая слова.
- Вы превышивайте скорость. Ваша слишком быстрей-быстро поезжай. Ваша права?
Но Катерина по-галльски сконфуженно передернула плечами и ответила:
- Pardonnez-moi, mais je ne comprends rien, monsieur.<Извините, но я ничего не понимаю, мсье. (фр.)>
Полицейский озадаченно посмотрел на меня и спросил:
- А вы говорите по-английски?
И я был вынужден ответить:
- Э-э… non! - с ужасающим французским акцентом.
У меня не хватило наглости вступить с ним в беседу; мой французский был куда более скудным, и я сомневался, что на полицейского произведет впечатление фраза "На Авиньонском мосту все танцуют, танцуют". Катерина вмешалась раньше, чем я успел себя выдать, и нашла несколько слов на английском:
- Mais<Но (фр.)> Гари Линекер<Знаменитый английский футболист> есть очень хорошой!
Полицейским смягчился, и слегка восстановив свою национальную гордость, счел возможным нас отпустить с напутствием:
- Поезжевайте… не быстрей-быстро…
- D'accord<Ладно (фр.)>, - сказала Катерина, и он не заметил ничего необычного, когда она добавила: - Auf Wiedersehen!<До свидания (нем.)>
Спустя сто ярдов мы вынуждены были свернуть на боковую дорогу, потому что хохотали так, что запросто могли угодить в аварию.
* * *
Мы познакомились, когда Катерина снималась в рекламе, для которой я писал музыку. Она только окончила Манчестерский университет по специальности "драматическое искусство", и съемки были ее первым профессиональным опытом. Ей досталась роль одной из пяти баночек с йогуртом. Она играла лесные ягоды и была лучше всех. Меня до сих пор злит, что апельсиновый йогурт получил роль в сериале "Жители Ист-энда". Потом Катерина снималась в проходных ролях во второстепенных мыльных операх, появлялась в клипах, воспевающих здоровый быт, - там она призывала зрителей не входить в стеклянные двери, предварительно не открыв их. Я очень обрадовался, когда она сказала, что получила роль Сары Макайзек в крупной телевизионной постановке под названием "Странное дело Сары Макайзек". Катерина показала мне сценарий. Женщина засиделась в одном лондонском офисе допоздна. Входит мужчина и спрашивает: "Вы Сара Макайзек?" Она отвечает: "Да", - и тогда он достает пистолет и убивает ее. Но все-таки то была заглавная роль - определенный шаг вперед.
Затем Катерина получила крупную роль в одном театре на западе, в смысле - на западе Эссекса, и я каждый вечер мотался смотреть ее в роскошных декорациях театра Кеннета Мора, что в Ильфорде. Поначалу она говорила, что мое присутствие ее поддерживает, но через некоторое время, как мне показалось, Катерину стало несколько отвлекать, что я сижу в первом ряду и беззвучно повторяю все слова, которые она произносит. Значительную часть пьесы она находилась на сцене одна, и ее игра совершенно завораживала, хотя мне не нравилось, как мужская часть зрителей все время на нее пялится.
Но свои лучшие способности Катерина приберегала для тех случаев, когда ей требовалось разжалобить людей. Он заливалась слезами, если кондуктор не пускал ее в автобус, требуя разменять крупную купюру; она падала в обморок, когда медсестра пыталась загородить своим телом дверь в кабинет доктора. Однажды какой-то парень в видеопрокате не разрешал нам взять два фильма на одну карточку, и Катерина сделала вид, что узнала его.
- Боже мой, ты же Даррен Фриман? - закричала она.
- Ну, да… - изумленно ответил он.
- Помнишь меня?
- Э-э, смутно…
- Боже, ты всегда интересовался фильмами и всякой фигней; забавно, что ты работаешь здесь. Черт возьми, Даррен Фриман! Помнишь того тупого учителя по географии? Как его звали?..
После этого они десять минут предавались ностальгическим воспоминаниям. Выяснилось, что Даррен женился на Джули Хейлс, которая, как призналась Катерина, ей всегда нравилась, и он дал нам два фильма на одну карточку. Расплачиваясь, я заметил у него на лацкане значок: "Меня зовут Даррен Фриман, чем я могу вам помочь?"
Нас с Катериной объединяло легкомысленное отношение к обману. Когда она сделала мне предложение, я на всякий случай искоса посмотрел на нее - убедиться, что она меня не разыгрывает. Я представлял себя девяностолетним стариком на похоронах жены, когда она вдруг встает в гробу и говорит: "Ха-ха-ха! Обманули дурака!" Постороннему моя двойная жизнь могла показаться чем-то вроде жестокой измены, но я предпочитал думать, что это один из тех розыгрышей, которые мы устраивали друг другу - еще один раунд в вечном стремлении доказать свое превосходство. Волновало меня только одно - я еще не придумал своему розыгрышу эффектную концовку.
Двойную жизнь я начал вести вскоре после рождения Милли. Многие годы наш брак был счастливым, если не сказать идеальным, и я даже вообразить не мог, что когда-нибудь захочу сбежать из дома. Но потом Катерина обрела новую любовь. Возможно, именно этого я и боялся. Возможно, именно поэтому я и тянул с зачатием ребенка.
Я никогда не говорил, что не хочу детей - я лишь говорил, что пока их не хочу. Разумеется, когда-нибудь я собирался завести детей - но ведь и умереть я тоже когда-нибудь собирался. Во всяком случае, над этими двумя проблемами я особо не задумывался. В отличие от Катерины, которая говорила о наших будущих детях, как о чем-то неизбежном. Она не желала покупать машину с двумя дверями, потому что тогда будет трудно ставить и доставать детское сиденье. Меня так и подмывало спросить, что это за чертовщина - детское сиденье? Катерина то и дело показывала на детские вещи в витринах магазинов и настаивала, чтобы нашу свободную комнату мы называли "детской".
- Ты имеешь в виду мою звукозаписывающую студию? - уточнял я всякий раз.
Иногда ее намеки были не столь тонкими.
- Неплохо родить ребенка летом, правда? - спросила она ровно за девять месяцев до лета.
По воскресеньям к нам приходили друзья с детьми, я вынужден был делать вид, будто меня жутко интересует непринужденный обмен мнениями папочки и мамочки о том, как работает младенческий кишечник.
Не понимаю, почему родители считают детские какашки подходящей темой для светской беседы. Мы же не обсуждаем взрослые какашки, даже когда беседуем о здоровье.
- Привет, Майкл, как поживаешь?
- Спасибо, хорошо. Сегодня утром я здорово покакал, а потом еще раз, но поменьше и пожиже, что на меня непохоже, так как обычно я какаю один раз в день.
Физиологические процессы младенцев обсуждаются долго и увлеченно. Собственно, других разговоров младенцы недостойны. Они едят, они срыгивают, они какают, они спят, они плачут - а потом все по новой. И хотя жизнедеятельность новорожденных этим ограничивается, родители способны талдычить об их отправлениях бесконечно. Если каким-то чудом наши гости с Планеты Детей вдруг отклонялись от обсуждения пищеварительной системы младенцев, то лишь для того, чтобы разговор переключился на столь же неприятную тему физиологических процессов в организме матери. Но тут, по крайней мере, некоторые отцы начинали испытывать замешательство и неловкость, зато Катерина и новоявленная мамаша со смаком и в подробностях обсуждали молокоотсосы и эпизиотомию. Такие отцы были еще небезнадежны. Но я не выносил отцов, которых рождение ребенка травмирует настолько, что они превращаются в сюсюкающих идиотов. Возомнив, будто их поведение развлекает детей, они маниакально катались по моему ковру, показывали младенцам нос и выкрикивали придуманные слова в тщетной надежде дождаться хоть какого-то отклика от своего младенца.
- А-ля-ля-ля, у-сю-сю-сю! - верещали они.
- Ай, как ей это нравится, - говорила мамаша с доброй улыбкой.
Единственный признак возможного одобрения сводился к тому, что младенец моргнул. Через некоторое время мамаша наказывала меня за очевидное безразличие:
- Майкл, хотите подержать малышку?
- Было бы чудесно, - покорно отвечал я и брал ребенка с тем же невозмутимым самообладанием, с каким министр по делам Северной Ирландии берет в руки загадочный сверток, который ему вручают во время прогулки по Западному Белфасту.
Мать и отец суетились рядом, испуганно подсовывали руки под головку, спинку и ножки младенца, показывая, сколь сильно они уверены в моей способности не уронить восьмифунтового младенца за те двенадцать секунд, что я его держу.
Эти свежеиспеченные родители напоминали мне новообращенных христиан. У них был такой самодовольный и надменный вид, словно они считали будто я из тех убогих, кому не ведома благая весть о младенцах. И стану полноценным человеком, только когда присоединюсь к толпе сюсюкающих кретинов, которые каждую неделю таскаются в церковный зал, чтобы спеть "Три мудреца в одном тазу". Все они считали, что рано или поздно я обращусь в их веру и спасу свою душу, наплодив младенцев. Такова была стратегия Катерины. А нашествие новорожденных в наш дом - выбранная ею тактика. Если она пыталась убедить меня, что ребенок - предел моих мечтаний, то ничего хуже придумать было нельзя. Но в конце концов она меня вымотала. А что я мог поделать? Вещь, которая принесла бы величайшее счастье любимой женщине, находилась в моей власти, и я не мог лишать ее этой радости вечно.
И в один из тех дней, когда двое говорят друг другу: "давай почувствуем себя по-настоящему влюбленными", я согласился попытаться завести детей. Катерина выбрала минуты абсолютной близости и взаимного обожания, когда хочется лишь соглашаться со всеми желаниями партнера. Когда любое заявление типа "ну уж нет, "Отель 'Калифорния'" - самая отвратная песня на свете" может полностью разрушить атмосферу, а потому ты киваешь, улыбаешься и шепчешь: "О да, и я без ума от этой песни". И вот в одно из таких мгновений я смирился с мыслью стать родителем. Я согласился пожизненно нести бремя отцовства лишь потому, что не пожелал испортить прекрасный миг.
Никогда не понимал мужчин, которые жалуются, что им потребовались годы, чтобы добиться зачатия. Месяцы и месяцы постоянного, неуемного секса! Катерина забеременела в первую же ночь.
- Ты такой умный, - прошептала она, обняв меня.
Мне полагалось гордиться, что мы так быстро справились. Но в глубине души я думал: "Черт! Это что - всё? Может, нам на всякий случай заниматься этим каждую ночь?"
Катерина помочилась на маленькую палочку, и мы посмотрели, как меняется цвет. В инструкции говорилось, что если палочка станет светло-розовой, то беременности нет, но если палочка станет темно-розовой - беременность есть. Палочка стала розовой. Как раз посередине между светло-розовой и темно-розовой - такой вот розово-розовой с примесью розового. И Катерина пошла к врачу, поскольку это единственный способ удостовериться в собственной беременности, а для предполагаемой матери нет лучшего развлечения, чем сидеть полтора часа в жаркой, душной приемной и вдыхать микробы всевозможных инфекционных болезней.
На самом деле, до появления ребенка меня вопрос деторождения занимал гораздо больше, чем ее. Я прочел все руководства для беременных, которые только смог достать; выяснил, какое детское сиденье является самым лучшим; внимательно следил за весом Катерины, занося его в таблицу, висевшую на кухне. Я немного обиделся, когда Катерина сняла табличку перед приходом гостей; мне казалось, что график демонстрирует мой интерес и поддержку. Рождение ребенка стало моим новым проектом, моим новым предприятием, экзаменом, который можно сдать, если я хорошо к нему подготовлюсь. Я наизусть выучил сценарий разговора будущих родителей.
- Ты кого хочешь, мальчика или девочку?
- Мне все равно, лишь бы ребенок был здоров.
Правильный ответ.
- На какие роды ты рассчитываешь?
- Чтобы они были как можно более естественными, но мы не исключаем хирургического вмешательства, если в этом возникнет необходимость.
Правильный ответ.
Наверное, я считал, что доскональное овладение темой поможет мне установить полный контроль, но по мере развития беременности я начал замечать тревожные знаки. Детей рожают женщины, а не мужчины - от этого факта никуда не деться. "Это не наш праздник, мужики", - сказал один из будущих отцов на предродовых курсах. Я послушно ходил на эти занятия, учился быть предупредительным, кивал и слушал вместе с остальными молчаливыми, смущенными мужчинами, но никак не мог избавиться от мысли: так в чем же именно заключается моя задача? Женщина правильно дышит и ходит, пережидает схватки, регулирует их так, чтобы не попасть в больницу раньше времени - но что делать мужчине?
По всей видимости, правильный ответ: "готовить сандвичи". Это единственный полученный на курсах совет, предназначавшийся непосредственно мне. Честно говоря, все девять месяцев приготовление сандвичей - единственное занятие, которое требуется от мужчины. Сперма - в начале беременности, сандвич с сыром и маринованными огурчиками - в конце. Но это не ослабило моего энтузиазма. Если от меня требовались только сперма и сандвичи, что ж - я к вашим услугам. Упомянув о сандвичах, преподавательница снова принялась описывать схватки. Она не удосужилась пояснить и развернуть животрепещущую тему. Пришлось поднять руку.
- Возвращаясь к вопросу о сандвичах - с чем их лучше делать, когда у женщины схватки?
- Ну, не надо класть ничего тяжелого для пищеварения. Лучше то, что нравится вашей супруге.
- Я просто подумал, что гормоны могут повлиять на вкусовые рецепторы; возможно, женщины, переживающие схватки, испытывают сильное отвращение к чему-нибудь.
- Может, стоит на всякий случай подготовить большой выбор. Так вот, как только шейка матки растянется на десять сантиметров…
- Хлеб белый или серый?
- Что?
- Для сандвичей хлеб белый или серый? Понимаете, я хочу, чтобы ребенок ни в чем не испытывал неудобства, потому и спрашиваю, что лучше. Я знаю, что серый хлеб считается более полезным, но легче ли его переваривать? Полагаю, следует взять серый, если мы рассчитываем на естественные роды.
Один из мужчин подхватил тему и высказал предположение, что содержимое сандвича должно зависеть от того, какой хлеб выбран. Вполне разумное предположение, но беременная в больших очках сказала, что ей очень жаль, если мужчины не привыкли бывать на собраниях, где они не играют главной роли, но не могли бы мы заткнуть пасть и прекратить треп о долбаных на хрен сандвичах, потому что он плохо влияет на ее сиськи. Преподавательница, которая весь последний час обсуждала половые контакты, вагины и груди, покраснела от таких слов.
* * *
Из-за мелких гинекологических проблем во время беременности Катерине назначили консультанта из больницы Святого Фомы. Это само по себе большой стресс - жительнице Северного Лондона узнать, что ей надо тащиться в Южный. Но никаких сложностей не возникло, если не считать того, что пришлось ехать в час пик через весь Лондон, пока моя жена мучилась схватками на заднем сиденье. Как только мы оказались в родильном отделении, Катерина стала делать все, что ей говорили: дышала, тужилась, расслаблялась, опять тужилась и в итоге произвела на свет хорошенькую девочку. Я тоже сделал все, что от меня требовалось, но сандвичи так и остались в сумке. Разумеется, я вытирал ей лоб и говорил: "Ты отлично держишься", "Это просто замечательно" и прочее в том же духе, но обычно я так не разговариваю, и потому, наверное, мои слова звучали не очень убедительно. Но в тот день все было не как всегда. А момент, когда из нее, наконец, выскочил пришелец, стал самым сюрреалистическим переживанием в моей жизни. Младенца протянули Катерине, и она тут же преисполнилась спокойствия и уверенности. Ее железы вырабатывали галлоны гормона удовольствия, и Катерина залилась слезами. Хотя я в это мгновение был глубоко растроган, меня мучило чувство вины оттого, что я не столь глубоко растроган, как Катерина. Поэтому я выдавил улыбку, гадая, то ли мне попытаться подбодрить ее, то ли сделать вид, что я плачу вместе с ней. Должно быть, я находился в глубоком шоке.
Хотя именно в ту минуту я формально стал отцом, сам факт дошел до меня лишь пару часов спустя. Катерина спала, а я скрючился в ледериновом кресле рядом с ее кроватью. Из кроватки вдруг донесся тихий кашляющий звук, и поскольку мне не хотелось тревожить Катерину, я боязливо взял ребенка на руки. Девочка казалась такой хрупкой и крошечной, я нес ее к своему креслу, словно это бесценная старинная ваза.
- Привет, девчушка, я твой папа.
И весь следующий час я держал ее на руках, глядя на эту совершенную маленькую модель человека, и меня обуревало чувство огромной ответственности. Младенец полностью зависел от нас с Катериной. Мы не сдавали никаких экзаменов и не ходили на собеседование, но вдруг - раз! - и на нашем попечении оказался ребенок. Это выглядело трогательно, волнующе, впечатляюще, но в первую очередь - пугало. Я сидел, смотрел на нее, думал о тех гордых родителях, что приносили своих младенцев к нам домой, и улыбался над их глупостью. Они искренне считали, что их дети - самые красивые, а на самом деле всем и каждому очевидно, что самое прекрасное существо на свете - маленькая девочка у меня на руках. Я не сомневался, что все признают этот факт, как только ее увидят. Она была такой невинной, такой неиспорченной, такой свежей. Мне хотелось защитить ее от всех опасностей на свете и в то же время показать ей все чудеса земли. Когда она заерзала у меня на руках, я поднес ее к окну, за которым над Лондоном занимался рассвет, и показал город с высоты больницы Святого Фомы.
- Девчушка, вот это река Темза, - сказал я. - А это Парламент. А вон те часы - это Биг Бен, а вот эта большая красная штука, которая едет по мосту, называется автобус. Скажи "ав-то-бус".
- Обус, - к моему изумлению произнес детский голос.
Либо я стал отцом гения, либо проснулась Катерина и исподтишка наблюдала за мной. Ребенку становилось все неудобнее, и Катерина забрала у меня девочку, поднесла к груди и начала кормить, словно они занимались этим делом уже много лет.
Мы с Катериной за несколько недель до рождения сошлись на имени Милли. Но теперь мне вдруг невыносимо захотелось назвать ее именем своей покойной матери. Я поделился этой мыслью с Катериной, и та ответила, что это прекрасная мысль.
- Судя по всему, твоя мама была замечательным человеком, и мне жаль, что не довелось с ней познакомиться. Было бы прекрасно назвать девочку именем бабушки, которую она никогда не увидит; это трогательная и поэтичная идея. Единственная загвоздка, мой дорогой муж, заключается в том, что твою маму звали Прунелла.
- Я знаю.
- Ты не находишь, что мир - и без того достаточно жестокое место, чтобы обременять ребенка именем Прунелла?
Мы согласились подумать до утра, а два дня спустя привезли Милли домой.
* * *
Дома мы положили девочку посреди гостиной, и я подумал: "А что теперь?" И тут же понял, что мои планы доходили только до этого места. Я так сосредоточился на рождении, что почти не задумывался о том, что произойдет после него. Я оказался абсолютно не готов к тому, что ребенок полностью разрушит мою жизнь. Ни один из родителей, твердивших мне, что ребенок полностью разрушит мою жизнь, не смог подготовить меня к тому, насколько ребенок разрушит мою жизнь. Точно самый неуживчивый и требовательный родственник поселился у тебя - навсегда. На самом деле, было бы проще терпеть девяностолетнюю двоюродную бабушку, которая ложится спать в три часа утра; по крайней мере, она бы спала часок-другой.
Когда я той ночью впервые ощутил себя родителем, Катерина уже намного опережала меня, и разрыв между нами увеличивался с каждым часом. С самого начала я чувствовал себя лишним. Обычно, если Катерина чего-то по-настоящему хотела, именно я доставал кролика из шляпы. Но когда мы принесли домой ребенка, я оказался не у дел, поскольку не имел ни малейшего представления, что нужно делать. Я не обнаруживал ни логики, ни системы. Иногда Милли всю ночь спала, а иногда плакала. Иногда ела с удовольствием, а иногда отказывалась. У нее не было ни правил, ни распорядка, ни ритма, на нее не действовали слова - впервые в жизни я столкнулся с проблемой, не имевшей решения. Жизнь вышла из-под контроля; я понятия не имел, от чего ребенок кричит, и что надо предпринять. А Катерина знала. Она знала, когда Милли жарко или холодно, когда она голодна, хочет пить, когда она недовольна, устала, не в настроении и так далее. И хотя Милли плакала, несмотря на все средства и уловки Катерины, я не осмеливался поставить под сомнение ту уверенность, с которой Катерина называла мне причину беспокойства. Милли должна была приносить мне радость и удовлетворение, но моим самым сильным чувством была тревога. Это была тревога с первого взгляда. Я не был влюблен в этого младенца, я был встревожен им.
А Катерина словно переживала первую любовь заново. Безграничную, всепоглощающую, совершенно неодолимую любовь. Просыпаясь, она думала о Милли.
- Не столкнись с той красной машиной, - паниковал я, когда она, сидя за рулем, оглядывалась на ребенка, привязанного к заднему сиденью.
- Да-да. У Милли есть шапочка такого же цвета, - мечтательно отвечала Катерина.
- Ох… Я порезал руку ножом.
- Покажи скорее Милли. Она никогда не видела кровь.
- Ты читала статью про то, как США пытаются заставить Европу закупать бананы у американских транснациональных корпораций?
- Милли любит бананы.
Она вставила имя Милли в приветствие автоответчика. "Здравствуйте. Если желаете оставить сообщение для Катерины, Майкла или Милли, пожалуйста, говорите после сигнала". Поскольку Милли не умела пользоваться телефоном и говорить по-английски, то ничего удивительного, что сообщений ей приходило не слишком много.
Любой разговор переходил на ребенка. Я покупал в магазине новую стереосистему, и Катерина советовала:
- Ну, думаю, тебе следует купить вон те колонки, потому что у них хорошие басы, а низкие частоты успокаивают ребенка.
Понятное дело, самый важный критерий при покупке стереосистемы - хорошо ли она успокаивает ребенка. Я уже приглядел себе другую пару колонок, но боже упаси проявить безразличие к нуждам Ребенка.
- Вот эти лучше, - возразил я. - У них скругленные края, девочка не поранится, если ударится о них.
И Катерина осталась довольна моим выбором.
Вдруг выяснилось, что я никогда не делаю то, что мне хочется. Эта мысль поразила меня во время нашего первого семейного отпуска. Сначала я понял, что никакой это не отпуск. Ситуация, когда Милли ползает по коттеджу, где есть крутая лестница без перил, разболтанные электрические розетки и настоящий камин, плюющийся искрами, расслабляла не больше, чем обстановка родного дома, в котором Милли запихивает в видеомагнитофон недожеванный сухарик. Мой первый отпуск в качестве родителя напоминал мучительные каникулы - я снова был подростком, и меня сердито тянут с игровой площадки на детскую ферму. Все выглядело глупо, бессмысленно и жалко.
- Милли, посмотри на ламу, она ест сено.
Ох, она действительно посмотрела на ламу, так что мы приехали сюда не напрасно. Но почему не могли остаться дома в Лондоне? Я совсем не против выводить ее на улицу и говорить: "Посмотри, Милли, на эту собачку, она какает на тротуаре". На нее это произвело бы точно такое же впечатление. Но нет, мы потащились в Девон и жили в холодном домике, чтобы бедный растерявшийся ребенок мог просыпаться каждые два часа; затем тряслись в автомобиле, потому что в одиннадцати милях находится ферма, где есть ламы и нет удобных кресел, а качели поразительно похожи на те, что рядом с нашим домом. Все эти усилия предназначались не для Милли; они предназначались для нас. Мы изо всех сил пытались убедить себя, что делаем все возможное для нашего ребенка.
А еще, конечно, были ночи. Я помнил, как мы с Катериной прижимались друг другу и обнимались. Но теперь между нами пролезала Милли - в буквальном смысле между нами. Мы пытались укладывать ее в кроватку у нас в ногах, но Катерина пришла к выводу, что спит лучше, когда Милли у нее под боком - она не чувствует себя обязанной панически вскакивать при каждом стоне, всхлипе или даже при каждом молчании. Милли то засыпала, то просыпалась, прикладываясь к груди Катерины, - к той самой груди, которую мне больше не дозволяется трогать, - а я лежал без сна и думал с негодованием: "Честное слово! Разве ребенок не понимает, для кого предназначена эта грудь?"
Я обнаружил, что довольно трудно спать, свешиваясь с края, когда рядом сопит и брыкается Ребенок. Раза два я падал и припечатывался лицом к деревянному полу. Выяснилось, что и пол далек от уютной перины.
- Тс-с, Милли разбудишь, - прошептала Катерина, когда я надумал проверить, не течет ли из носа кровь.
После нескольких бессонных ночей Катерина предложила мне спать на диванчике внизу. Итак, теперь она больше не спала со своим мужем, она спала со своей новой любовью, с Младенцем. Казалось, она стала совершенно невосприимчива к чьим-либо чувствам, кроме чувств Младенца. Она была одурманена, зачарована, одержима. Примерно так же она вела себя, когда влюбилась в меня. Только сейчас это был не я.
Милли вытеснила меня. Она заняла мое место в постели, заняла все мысли и все время Катерины; она лишила меня даже дня рождения. "Какой прекрасный подарок ко дню рождения", - говорили все, когда она родилась в день моего тридцатилетия. Это был мой последний день рождения. Год спустя на наш "совместный" день рождения нам подарили: бочонок с дырочками различной формы, тележку с разноцветными кубиками, пластмассовую игрушку для ванны, детский спортивный комплекс, пищащую книжку и около тридцати мягких зверушек. Я получил фотоальбом со снимками Милли. С днем рождения, Майкл!
- Прости, что не так много, но у меня не было времени ходить по магазинам, - сказала Катерина, заполняя мешок для мусора упаковками из-под игрушек.
В тот вечер я предпочел бы куда-нибудь сходить, но Катерина сказала, что нельзя оставлять Милли в ее первый день рождения. Я заметил, что Милли не только быстро засыпает, но и вообще не осознает, что это ее день рождения, и если она проснется, то вполне удовольствуется обществом бабушки. Но Катерина возразила, что она не получит от вечера никакой радости, а потому я тоже не получу, и мы остались дома смотреть передачу о садоводстве.
В довершение того памятного вечера Катерина попросила меня сбегать в супермаркет за подгузниками, и поскольку это был мой день рождения, я побаловал себя двумя банками пива и пакетиком сырных чипсов. Но, возвращаясь домой, обратил внимания, что свет погашен. Я сразу же понял, что сделала Катерина. Мой жена, благослови ее Господь, тайком подготовилась отметить мой день рождения. Покупка подгузников была просто предлогом, чтобы на время спровадить меня из дома. Я пригладил волосы, глянув в автомобильное зеркальце, вошел в дом, на цыпочках проник в гостиную и направился к выключателю, готовясь изобразить удивление и радость, когда все закричат: "С днем рождения, Майкл!" Собрался с духом и щелкнул выключателем. Вероятно, на моем лице и в самом деле отразилось удивление. В комнате никого не было. Равно как и на кухне. Я поднялся наверх - Катерина спала. Я спустился вниз, упал на диван, выпил банку пива и пощелкал телевизионным пультом. В пакетике с чипсами обнаружилась бесплатная карточка со "Звездными войнами" - хоть какое-то утешение. "Бери от жизни все", - сообщила реклама в телевизоре, и перед тем, как лечь спать, я выпил вторую банку пива.
Я думал, что молодость и свобода будут длиться вечно. Когда мне исполнилось восемнадцать, я покинул дом и снял на паях квартиру, полагая, что наконец-то свободен и отныне могу делать все, что хочется - отныне и всегда. Никто не сказал мне, что это освобождение - временное, и я смогу наслаждаться им лишь краткий миг. В детстве я делал то, что от меня хотели родители; теперь же, став взрослым, я, похоже, обречен делать то, чего хотят мои дети. Я опять оказался в ловушке; мой дом превратился в тюрьму. Я больше не мог уходить и приходить, когда мне нравится; на окнах второго этажа появились решетки, мониторы, замки и сигнализация, а скоро к ним добавился вонючий горшок, который приходилось выносить. Этот едва родившийся младенец играл роли надзирателя и тюремного громилы одновременно. Младенец не позволял мне спать дольше шести утра, после чего я становился мальчиком на побегушках, лакеем и носильщиком. Младенец унижал меня, швыряя на пол столовые приборы и требуя, чтобы я их поднимал, а когда я подчинялся, проделывал все по-новой.
Любой заключенный мечтает о побеге. Свой побег поначалу я совершил неосознанно. Лежал себе в ванне и вдруг погрузился в воду с головой, так что заезженная пластинка с детским криком и сердитым внешним миром осталась гудеть глухим и далеким гомоном.
А как-то раз, когда Милли спала в коляске, я вызывался повозить ее по Хэмстедской пустоши, чтобы Катерина могла вздремнуть и расслабиться в пустом доме. Толкая коляску вверх и вниз по единственным в Лондоне крутым холмам, я понял, что причина моего щедрого предложения заключалась в том, что мне хотелось побыть одному. Теперь мне хотелось сбежать и от Катерины. Она вызывала во мне комплекс неполноценности. Выходило так, будто я все делаю неправильно. Я завалился в паб и выдул две пинты за столиком на открытом воздухе, ощущая беззаботную расслабленность - давно и прочно забытое чувство. Милли проспала всю прогулку, и вскоре мои беспокойства и тревоги смылись пенистым пивным приливом. Домой я вернулся в безмятежном и умиротворенном настроении, но взбешенное лицо Катерины, маячившее в окне, вернуло меня к реальности. Что же я теперь сделал не так? - спросил я себя. Ладно, попытаюсь не обращать внимания на ее недовольство. Но пока я весело шагал по дорожке, сунув руки в карманы, Катерина успела спуститься к двери.
- Где Милли? - спросила она.
- Милли?
- Да, твоя дочь, которую ты взял на прогулку по холмам…
Теперь я знаю, что от моего дома до паба можно добежать за четыре минуты сорок семь секунд.
Наверное, в этом происшествии часть вины лежит на мне. Большая часть вины. Но Катерина, казалось, находила ошибки во всем, что я делал с детьми. Я вытирал их не тем полотенцем, я разбавлял детское молоко не той водой, я смазывал их задницы не тем количеством лосьона. У меня сложилось впечатление, что Катерине быстрее и проще все делать самой. Я послушно являлся к процедуре одевания, кормления и купания в надежде, что от меня будет какой-нибудь прок, но обычно лишь путался под ногами. Я предлагал руку помощи, но руки мои беспомощно висели вдоль тела. В стране детства Катерина была Королевой, а я принцем Филипом, который неловко маячит на заднем плане и отпускает глупые замечания.
Неужели у всех отцов то же самое? Не потому ли на протяжении тысячелетий мужчины исчезали с глаз долой: дабы избежать унижения, оказавшись на вторых ролях? Вскоре мое отсутствие стало привычным делом. Я начал задерживаться на совещаниях, я больше не мчался стремглав домой, чтобы получить указание положить пластмассовые ложечки в посудомоечную машину. Если я работал за городом, то садился на последний поезд и приезжал домой, когда Катерина уже крепко спала.
Однажды я вернулся домой и осторожно пробрался в комнату, которую упорно продолжал называть звукозаписывающей студией. И тут я увидел это. Целая стена была оклеена обоями с кротами и поросятами. Там, где раньше висел плакат с "Клэш", на котором Джо Страммер разбивает гитару, теперь красовались маленькие рисунки с мистером Кротом и Крыской<Персонажи детской книги английского писателя Кеннета Грэма (1859-1932) "Ветер в ивах" (1908)> в твидовых костюмчиках и брюках гольф. Это была моя родительская Хрустальная Ночь<Еврейский погром в Германии в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, ставший точкой отсчета геноцида>. Я понял, что меня выжили.
Мы с самого начала решили, что когда ребенок переселится в "детскую", мне придется снять для работы комнату, но переезд был одной из тех далеких проблем, которыми я предпочитал не забивать голову. Мое согласие вывезти вещи, еще не означало, что я и в самом деле собираюсь с этим торопиться. Я напирал на то, что поиск подходящей комнаты - занятие долгое и неблагодарное.
- В балхамском доме у брата Хитер есть свободная комната; ты можешь снять на какое-то время ее.
Все следующие выходные мы упаковывали мой скарб - студийную аппаратуру и всякие полезные мелочи. К полудню в коридоре громоздились груды коробок, вмещавших всю мою юность. Компакт-диски, катушки с записями, кассеты, музыкальные журналы, бейсболка с автографом Элвиса Костелло, все эти иронически-старомодные кружки, которые я покупал до тех пор, пока мы не стали жить вместе. Два дня рождения назад я подарил Катерине хромированную подставку под компакт-диски в форме электрогитары; теперь она тоже лежала в груде у входной двери. Такое чувство, будто Катерине не терпелось выставить из семейного дома какую-то часть моей натуры.
- Ты обязательно должен повесить у себя в студии зеркало с "Битлз". Там оно будет отлично смотреться, а для нашей спальни совсем не подходит, - сказала она, с довольным видом снимая зеркало со стены.
Так я начал мотаться в Южный Лондон. Это всего полчаса пути по Северной линии метро, но впечатление такое, будто уезжаешь в другой мир. Если Катерине нужно было со мной поговорить, она могла позвонить на мобильный - за исключением того времени, когда мне не хотелось ни с кем говорить, и я отключал телефон. Похоже, мне часто ни с кем не хотелось говорить. Ничто так благотворно не сказывается на браке, как регулярные разлуки. Чем больше времени я проводил в студии, тем больше мы нравились друг другу. Я и до этого вечно работал в неурочное время, так что теперь, когда между усилителями и клавишами раскладывался диван, я просто продолжал делать то же самое. С точки зрения Катерины, чем дольше я скрывался в студии, тем интенсивнее трудился, и она гордилась мужем-трудоголиком, который находит силы и для семьи.
- Откуда у тебя столько энергии? - спросила она, лежа в постели после ванны и наблюдая, как я раскачиваю Милли за руки.
- Перемена занятий - почти отдых, - скромно сказал я, а про себя подумал: отдых - много лучше перемены занятий.
Пока Катерина допивала в кровати бутылку вина, я быстро вымыл детей в надушенной воде, оставшейся после мамочки. Катерина заверила, что вовсе не пьяна и запросто почитает Милли перед сном. Она без запинки отбарабанила "Покахонтас", вырвав лишь две картонные фигурки из книжки-раскладки. Вскоре Милли с Альфи заснули, и на дом снизошла благодать. Катерина лежала в кровати, завернутая в большое полотенце, мягкое и присыпанное тальком, и все еще излучала тепло после часа в ванне. Она посмотрела на меня.
- Если мы заведем еще детей, здорово будет держать их всех вместе, правда?
Почему-то эта приманка не попала в "Эротическое руководство по сексуальному соблазнению". Катерина выглядела неотразимой, но двух детей мне было более чем достаточно.
- Альфи всего девять месяцев, куда спешить? - сказал я, избегая открытого конфликта.
Но Катерина всегда знала, что родит четверых детей, и сейчас у нее имелся очень веский аргумент, чтобы зачать третьего немедленно - она лежала голой на теплой мягкой постели. Мы не занимались любовью три недели и четыре дня, и сегодня она прижималась ко мне, влажно целуя в губы. Не стану делать вид, что искушение миновало меня, но твердость прежде всего. Без контрацептивов это окажется сродни лотерее. Я не готов за несколько минут удовольствия платить годами бессонных ночей, напряженностью в отношениях и дальнейшим обманом. А все это непременно случится, если мы заведем еще одного ребенка. С какой стороны ни посмотри, результат не стоил такого риска. Пять минут исступленного сексуального наслаждения по цене загубленной жизни.
Я ошибался - минут оказалось не пять, а полторы. Дойдя до кульминации, я проклял себя за слабость. Может, иные мужчины и выкрикивают в момент оргазма непристойности, но я лишь простонал: "Ни хрена себе!" Не в том смысле, что "Ух ты! Как здорово!", а скорее в смысле: "Ни хрена себе! Что же я наделал!" Секс был преступлением, и я только что нарушил данное себе слово. Я вел двойную жизнь, полагая, что это лишь временная мера - дети вырастут, и мы выйдем из зоны военных действий, именуемых младенчеством. И тогда я смогу стать обычным мужем и отцом. К счастью, вероятность зачатия была ничтожна. Катерина до сих пор раз в день кормила грудью, и я решил, что ничего страшного не произошло.
Две недели спустя Катерина сообщила мне, что беременна.
Предыдущая глава<=>Следующая глава
